Анариэль
Мастер Башен
Посвящается Тэду Нэсмиту и Джону Хоуву
Так что нам делать, как нам петь -
Как ни ради пустой руки,
А если нам не петь, то сгореть в пустоте.
Б.Г.
Превозмогая полночи покров,
Я размыкал трепещущие вежды:
Я ведал тайну сопряженья слов
В благобагряном облаке надежды.
С.Калугин
Я плохо помню, что со мной произошло. Тени, сон, водоворот. Верно, так бывает с человеком, лишившимся опоры в реальном мире. Что делать. Попробую жить тем, что у меня осталось.
Я не знаю года, месяца и даты, не знаю себя, каким был тогда. Но есть ли разница? Я помню ясный день, серые горы, зеленую траву под копытами моего коня. Значит, то была не зима. Март, а может, теплый октябрь? Не знаю, мне все равно. То, что мы ехали с севера я помню только по солнечному свету, который бил в лицо: когда мне надо было рассмотреть окрестности, я прикрывал глаза рукой. Понятно, что я возвращался домой, на юг, но откуда, с кем? Помню, что был не один, но моя свита ехала позади. Наверное, мы составляли точную карту или искали место для укреплений. Не для крепости, это я помню точно, потому что к тому времени уже было решено построить крепость над бродами Андуина. Огромную, укрепленную лучше, чем Умбарская Твердыня, не говоря уже о Пэларгире. Крепость должна была защищать ведущее к Мордору ущелье и обе дороги по сторонам реки. Имени у крепости еще не было, мы называли ее Цитадель. Хотя почему так, я не знаю: обычно имя крепости дают раньше, чем успевают построить. Отец молчал, но я догадывался, что это будет новая столица Земли Камня.
Но тогда я не думал о Цитадели. Вообще ни о чем не думал. Смотрел на юг, в золотистый туман, который всегда в ясный полдень стоит над Этир Андуин. Я помню: там мой дом, но больше почти ничего. Море, чайки и небо вечны, среди них трудно выбрать то, что принадлежит мне одному. Потом я перевел взгляд на подымавшиеся справа горы. И Солнце сквозь прозрачный зрачок осветило самое потаенное и темное дно глаза. Я зажмурился и сквозь радужную пелену различил впереди себя высокую, возносящуюся над долиной, рекой и горами белую башню. И город у подножия синего утеса. Видение продолжалось одно мгновение, потому что от удивления я широко распахнул глаза и обнаружил, что принял за башню отвесную белую скалу. Но внутреннее зрение сразу же наложило на эту картину видение. Башня на крутой скале над городом. Белые стены, спускающиеся кругами к зеленой равнине. Крыши и стены домов, зелень садов - такое нельзя измыслить, можно лишь увидеть, дивясь сложному узору улиц, прорезающему пеструю массу города. Эту крепость невозможно будет взять штурмом. Мою крепость и мою башню.
Помню, что было после. Я извел страшное количество бумаги и пергамента, пытаясь с натуры и по памяти с разных точек запечатлеть гордый утес, похожий на нос корабля, громаду синей горы, на которой тогда еще (или уже?) белел кое-где снег, зелень холмистого предгорья, пытавшегося, словно прилив, разбивающийся об обрыв, вознестись к вершинам. Получалось, конечно, плохо, но я не художник, а строитель, и на рисунках возникли очертания башни (очень тяжело ее будет там строить, но видно из нее будет чуть ли не половину течения Андуина!), стен и ворот: ворота, естественно, будут не напротив друг друга. А стен будет семь, потому что ворот должно быть семь. Как в Орфалх Эхор.
Это все было что-то вроде лихорадки. Потом, остыв, я с горечью осознал, что моему видению суждено остаться рисунком, в лучшем случае - проектом. Да, место прекрасное, но кому нужна здесь еще одна крепость? Еще можно понять форт напротив, в ущелье Эфэль Дуат. Но здесь... Гварэстрин (как я называл про себя Твердыню-с-Башней) идеально защищал бы вместе с цитаделью нижнее течение Андуина, но от кого? На севере нет и не будет опасности. Дор Хаэрон надо прикрывать отдельно, во Вратах Дор Хаэрон, от людей тени. На юге - Пэларгир, Умбар. Строить Гварэстрин имело бы хоть какой-то смысл, если бы адунаим не могли победить Саурона кроме как в позиционной войне - с осадами, постройкой крепостей. Но сейчас, когда в Черной Башне стоит наш гарнизон...
Однако я не мог забыть о видении белой твердыни. Величие многобашенной цитадели, которую уже начали воздвигать, не могло затмить отчаянного порыва одинокой башни на белой скале. Днем я занимался цитаделью, а по ночам рисовал план твердыни, которую привык называть своей. Отказаться от этой мечты было выше моих сил: мастер башен победил во мне военачальника.
Однажды отец увидел мои наброски Гварэстрина. Я недосмотрел, и из свитка, в котором я принес ему чертежи цитадели, выскользнул рисунок: белая башня на фоне синей горы. Отец поднял его и некоторое время рассматривал. Я молчал.
- Очень интересно, - сказал отец. - Но устоит ли башня в случае землетрясения?
- Да, я уже все посчитал, - ответил я.
Я показал ему все остальное: ряды стен, план города и твердыни.
Ему понравилось, мы долго обсуждали, как лучше возвести башню, и даже поспорили о том, какой камень следует использовать для постройки стен.
Было далеко за полночь, когда мигнул и погас один из светильников. Отец оторвался от чертежа и сказал:
- Это все просто прекрасно, но, к сожалению... - и он посмотрел на меня.
Я тогда кивнул и собрал все свои чертежи и рисунки. Отец положил мне руку на плечо:
- Ты знаешь все сам.
Это была чистая правда: неизвестно, что подумает Король, если мы начнем строить крепость без его разрешения, а разрешения он не даст, потому что сейчас все долговременные работы и постройки в Средиземье почему-то сворачиваются. Кроме того, Король в свое время распорядился о том, чтобы при постройке Цитадели использовали как рабов горцев и южан. Но отец ответил на это, что если в Гондоре будет разрешено рабовладение, он откажется от титула Наместника. Ар-Фаразон тогда позволил отцу поступать по своему усмотрению, но от этого быстрее Цитадель строиться, конечно, не стала. И отношения Короля и Наместника тоже не улучшились.
Мы с отцом больше не разговаривали о Гварэстрине, это я знаю точно. Наверное, потому, что вскоре мы расстались. Но почему это произошло, мне неизвестно. Я думаю, что он жив.
Далее моя дневная память не простирается, оставляя мне лишь сны, видения и кошмары. Они правдивы, но стоящую за ними истину нелегко постичь.
Я знаю, что видел чудеса. Но я помню лишь сжимающий сердце восторг и подступающие к горлу слезы - всю память о том, что за красота явилась мне, словно унесло волной: так после прилива даже места не найти, где ты строил из песка свой замок. Не осталось от этой радости ни образа, ни слова. Лишь пустота внутри, как от вырванного сердца. Золото? Белизна? Снова море? Колонны? Облачный закат? Не знаю. Помню только, что ничего прекраснее в жизни не видел.
Место виденного заступают видения, не очами зримые. Мне приходили удивительные сны: мне являлся Гварэстрин. Всегда ранним утром: я подымался по крутым улицам наверх, к Башне, а солнечный свет спускался от вершины Амон Тирит мне навстречу, прогоняя голубую тень. Я проходил во все врата. Город спал: ни часовых на стенах, ни звука кругом. Спали даже неколеблемые ветром флаги - и я не мог разглядеть эмблем на них. Во сне моем Гварэстрин был очень-очень стар, древнее Пэларгира, древнее Армэнэлоса. Не понимаю, как это может быть. Я шел и видел все: истертый за века булыжник мостовой, прогнувшиеся внутрь себя ступени из самого твердого камня, какой только можно добыть в Белых Горах, надписи на фасадах домов - во сне я не мог их прочесть, но знал: высекшие их упокоились по меньшей мере эпоху назад.
Я гулял по этим улицам много раз, разглядывая дома, стены и ворота. Проснувшись и затеплив светильник, я рисовал до утра, торопясь удержать мимолетные грезы, которые не были моей придумкой: человеческое воображение бессильно измыслить столь прихотливую и одновременно естественную линию крыш и причудливое нагромождение домов, которое я прослеживал изнутри как лабиринт. Никогда прежде я не мог увидеть живым, изнутри то, что сам же придумал: крепость или город представали передо мной как ясный и четкий чертеж стен и улиц. Здесь все было иначе: видение постепенно претворялось в план, однако красота стрельниц и стен не меркла в моем сознании после того, как я понимал их внутреннее устройство.
Но во сне я никогда не мог подняться к Башне, чтобы увидеть Гварэстрин при свете Солнца. Сон всегда оставлял меня, когда я ступал на белую площадь перед моей башней, уже наполовину залитой золотым сиянием.
Потом в грезах, снах и видениях - странном отражении моей памяти - наступает перерыв. Я помню, как рушится в огонь белая башня, погребая под собой мое сердце. Но через мгновение я вижу, что в огне корчится рисунок - белая башня на фоне синей громады горы.
Еще помню чей-то шепчущий голос: "Ты думаешь, что твои крепости будут стоять вечно, о Мастер Башен? Самый камень, из которого они построены, станет рано или поздно даже не песком, а прахом". Под грозовым небом башни мертвенно-бледны, при вспышках молнии украшенные зубцами стены похожи на челюсть мертвеца. "Все, построенное тобой, обречено и падет". Тьма, лишь огненные рвы озаряют кровавым светом стены города. Нет, это не рвы, это ползут драконы, семя Глаурунга. По стенам бегут трещины, ворота падают под ударами огромного тарана. Я вижу, как за стенами верхних ярусов жарко вспыхивают цветки пожаров. "Ты все придумал. Это же Гондолин, видишь? Такой красоты ты и вообразить не в силах. Это просто картинка из старой книги, которая всплыла в твоей памяти". Над горами и равниной парит орел. Да, я вижу то, что с детства мечтал увидеть - Лилию Долины, Поющий Утес, Град Нолдоли. Над долиной Тумладэн серой громадой высится Амон Гварэт. На холме - град Гварэстрин, над коим вознеслась Башня Тургона. От гор, реки и моря пришел я сюда, осененный лебединым крылом, дабы спасти то, что можно спасти... "Велики падение Гондолина и падение Анадунэ. Равно предрешены они. И я, наконец, предам огню высохшее древо вашего проклятого рода, рода Тургона и Туора".
Но град мой - не Гондолин, что упокоился в море. Это не зелень волны, это ветер бежит по траве Пэлэннора. А лицо мое мокро не от соленых морских брызг, а от слез.
"Нет больше белого града. Нет и никогда не будет. Потому что я убью тебя, Мастер Башни Стражи". И вся память о прошлом и будущем оставляет меня, низвергаясь островом-звездой в разверзшуюся бездну боли.
Мой город. Ступив в последние врата, ведущие к позолоченной рассветом Башне Стражи, я обернулся: в долине еще лежал туман, но я видел далеко-далеко внизу темную зелень Пэлэннора, живой блеск реки, сквозь воду которой просвечивали мели, и замок в голубой тени Эфэль Дуат. Сквозь туннель я вышел на площадь, вступив в солнечный свет. Во дворе звенел фонтан и цвело вечно юное Белое Древо, что было старше сожженного в Храме. В лицо мне подул холодный ветер с гор, и я увидел, как над Башней развернулось черное знамя с белым древом, шлемом-короной и семью звездами.
Я вспомнил. Отец назвал меня в честь лорда Гондолина, эльфа источников. Эктэлион Минастан - вот мое имя...
1999